Но Новой сцене Вахтанговского театра состоялась премьера спектакля по одноактной трагедии «Оскара Уайльда «Саломея».
Одним из многочисленных парадоксов, сопровождающих жизнь писателя и рожденных его творчеством, был тот, что пьеса написана на французском языке, переведена на английский, а затем — не единожды — на русский. Наиболее чувственный перевод принадлежит перу Константина Бальмонта и Екатерины Андреевой (1908), который ожил в спектакле Гульназ Балпеисовой, ученицы мастерской Римаса Туминаса.
«В массовом сознании почти мифологический сюжет об усекновении главы Иоанна Предтечи связан с чем-то кровожадным и варварским, с вопиющим актом насилия, с жертвенной болью во имя новой истинной веры, — рассказывает режиссер. — Но в конце ХIХ века, когда Оскар Уайльд пишет пьесу «Саломея», ему удается переломить не только композицию евангельской истории, но и в этом грубом и жестоком найти тончайшее движение поэзии». Мистически перекликается время сюжета (I век н. э., смена эры) и время создания пьесы (1891 год, следующий за написанием «Портрета Дориана Грэя» — 1890). Писатель предчувствовал трагизм перелома вех, грядущие горести нового столетия, девальвацию духовных ориентиров. Действительно, рубеж XIX- XX веков — это закат Викторианской эпохи (в 1901 умирает королева Виктория). В 1900 умирают философы Ницше, Соловьев и сам О. Уйльд. Это эстетика декаданса с его индивидуализмом и отрицанием морали. Уайльд, позиционирующий себя «профессором эстетики», следовал теориям «Братства прерафаэлитов», проповедовавшим искренность в искусстве, близость к природе и непосредственности в выражении чувств.
«Наш спектакль — это ода красоте, — продолжает Гульназ Балпеисова. — Мы прошли время перемен. Но продолжаем растрачивать свои чувства на мелочи, копить обиды, боль. Они нанизываются как ожерелье, которое душит. Редко вспоминаем счастливые моменты. Нужно чаще смотреть на небеса, звезды. Раньше люди были искренни, как дети, воспевали культ телесных радостей. Но с эпохами, тысячелетиями, веками приняли, «нанизали» правила приличия, обусловленные причинно-следственными связями».
Режиссер недаром обратилась к живому, ироничному, афористичному слову О. Уайльда, полному музыкальных реприз (повторов). Слово, звук несут сильнейшую энергию, способную возродить, но и оставить шрамы. Трогать словами можно не только в переносном смысле. Так, Саломея нарочито произносит: «Я хочу поцеловать твой рот». Не губы, не уста, а чувственный рот. Музыкальный язык требовал и музыкальности спектакля, что было удовлетворено.
Как рассказали исполнители главных ролей, народная артистка России Ольга Тумайкина (Иродиада), Максим Севриновский (Ирод Антипа, тетрарх Иудеи), Денис Бондаренко (Иоканаан, пророк Иоанн Предтеча), Мария Бердинских (Саломея), они, дабы напитаться материалом, обращались к отечественным и мировым постановкам пьесы (одноименные спектакль Виктюка, фильм Аль Пачино, опера в Большом театре и др.). Режиссер Г. Балпеисова не шла этим путем: «Если спектакль у другого режиссера получился — значит, он нашел своего трактовщика. И заимствовать там нечего». Состав актеров практически один. «Штучными» артистами называет их режиссер.
…На темной сцене бледная луна, холодный свет пронзительно-ясных звезд, словно доносящих до нас из первого тысячелетия неугасимую любовь. Мы еще не видим Саломею, но уже слышим сравнение ее с луной, которая в этом спектакле главное действующее лицо. «Все люди — луны», — говорит режиссер. Темные лунные пятна-кратеры очерчивают человеческий профиль (до нашего времени дошли монеты 55 года н. э. с профилем царицы Саломеи). А может, это запечатленный портрет Дориана Грэя?
Луна в этой постановке — предвестница, предтеча беды. «Она похожа на отражение белой розы в серебряном зеркале», — описывает Саломею влюбленный в нее телохранитель (Николай Романовский). Тема зеркал, отражения в них еще не раз прозвучит в пьесе. Например, «Нужно смотреть только в зеркала. Потому что в зеркалах мы видим одни лишь маски», — слышим Ирода и вспоминаем тему «портрета», именно в котором и оставалась суть Дориана. Реплика Ручья из стихотворения в прозе О. Уайльда «Поклонник»: «Нарцисс любим был мною за то, что он лежал на моих берегах и смотрел на меня, и зеркало его очей было всегда зеркалом моей красоты». С ней рифмуется одна из последних фраз Саломеи: «Лишь на любовь надо смотреть». «Зеркал» в постановке не было, но был «портрет» — Ирода (снятая с театрального неба луна с очертаниями тетрарха).
Мы еще не видим Саломеи, но уже что-то о ней знаем. «Она похожа на нарцисс, дрожащий на ветру» (опять нарцисс, этот же цветок в руках телохранителя, влюбленного в царевну до самоубийства). И вот появляется героиня. Тоненькая, маленькая, в белом платье, темноволосая. Но ошеломляющего впечатления актриса не производит. Рабыни Саломеи (Полина Бондарь, Елизавета Палкина) куда фактурнее и обольстительнее.
Сама Гульназ Балпеисова, на мой взгляд, больше подошла бы для этой заглавной роли. Но своим высоким, звонким голосом Мария Бердинских творит чудеса. Ее непреклонность в требовании: «Голову Иоканаана!» — неоспорима. А как хороша ее Саломея в сцене с погубленным пророком! В этом монологе-плаче вся ее безответная любовь к нему, жгучая обида отвергнутой женщины, но ни капли раскаяния. Она сама как будто потеряла голову после содеянного. Понятно, что дальше она не жилец. Писатель убивает Саломею, хотя в легенде она выйдет замуж, станет царицей двух стран, но со своей трагической — зеркальной — историей!
Потеряет голову в прямом смысле… А пока что эту Кармен наоборот (опять отражение, но в кривом зеркале), как на кресте распятую, уносит стража. «Рисковая актриса», говорит режиссер о Марии Бердинских.
Кульминация постановки — не только усекновение головы, не только «танец семи покрывал», но поцелуй! Ради которого царевна обнажалась перед Иродом. Но танца — не было! «Это танец покрывал, а не Саломеи», — намеренно разочаровывает режиссер. А жаль! В традициях театра им. Вахтангова музыкальность и танцевальность. По окружности сцены расставлены вентиляторы (кстати, диаметром с висящую луну). От их ветродуя развеваются юбки рабынь, как у Мерилин Монро, и сами покрывала. Они освещены белым, синим, красным и голубым цветами (прямо Россия плюс Израиль).
Мария-Саломея долго-долго кружилась на одном месте с беспомощно поднятыми руками, даже жалко ее становилось. И чем уж так пленился тетрарх Иудеи (Максим Севриновский смотрел на нее явным с вожделением)? Музыка заслуженного артиста России Олега Синкина вытянула ситуацию, она же была истинно космической в финале, когда зрительный зал буквально пронзали светящиеся звезды, и интересно отражала диссонансы отношений персонажей.
И вообще, в некоторых постановках театра есть нарочито длинные «замирания» актеров. Так, н. а. России Людмила Максакова полчаса лежит в неудобной позе в спектакле «Евгений Онегин»; в «Саломее» телохранитель (почивший в бозе) неустанно держит перпендикулярно поднятую руку; Саломея вращается очертя голову… Зритель уже начинает переживать за актеров.
Остается в памяти красно-белые сценография и костюмы (Мария Бутусова) — багровая луна во время убийства, кроваво-красный подбой белого одеяния Ирода (как и полагается у прокуратора Иудеи), его рубиновый перстень, пурпурное платье Иродиады. Вот у кого был бы танец страсти! Ольга Тумайкина очень убедительна в этой роли, ее реплики «Хорошо, дочь моя!» каждый раз звучат в новых красках. А фраза ее героини: «Цари земные боятся голоса правды» доводит до мурашек.
Великолепно поставлен (педагог по пластике Ильмира Имангазина) и исполнен танец Ирода под музыку в стиле рок. Максим Севриновский дает своего персонажа противоречивым и страдающим, как и у О. Уайльда: ему жарко, то холодно, то он счастлив, то очень грустен. А в конце он прозревает: «Она страшная женщина!», шлет стражу убить Саломею, фактически «умывая руки», как библейский прокуратор.
Ирина Смирнова в роли трогательного пажа Иродиады демонстрирует грамотную, изящную хореографию. Страшен колдовской танец-шабаш в сцене наказания Саломеи (пластика Ильмиры Имангазиной).
Неизгладимый след оставляет работа Дениса Бондаренко в роли пророка Иоканаана. Его герой изначально выше всех (и по росту тоже). Голос пророка приковывает внимание. Как сказал актер, Иоканаан — заложник своей веры, от которой ему не отступить. Его «ломает» искушение Саломеи»: «На глаза свои ты надел повязку, как тот, кто хочет видеть только своего Бога». Но не ее». Возможно, поэтому режиссер и не дала им с Саломеей дуэтного танца. Но пластика пророка в исполнении артиста завораживает — как он опускается с прямой спиной на колени перед царевной, как он надевает белую рубаху перед неминуемой смертью, словно совершая омовение. (Вспоминается Хосе в балете «Кармен» Анжелики Холиной в этом театре, где драматические актеры не говорят, но танцуют.) Молитва Иоканаана на иудейском языке ввергает зрителя в аутентичность.
Другие актеры во время монологов главных лиц, даже стоя истуканами, мимически также проживают роли.
Спектакль будет развиваться. Он только берет разбег! Роли рождались в обсуждениях, спорах, волнениях.
Есть находки, которые отпадут или наоборот разовьются. Так, присутствует некоторое обращение в зрительный зал: то (Ирод хлопает себя ладонями по животу в такт аплодисментам, то в другой раз говорит: «Не надо на меня смотреть и.. фотографировать». А вот необходимость вставной стихотворной фразы солдат: «Дайте мне женщину синюю, синюю — я проведу по ней желтую линию» (неточная строка пародии В. Грегоржевского на стихотворение Есенина) мне понять не дано.
…Каждый зритель, благодаря этому спектаклю, вспомнит и свою печальную историю, переиначит взгляд на нее.
И только серебряный кипарис — символ смерти и печали — обреченно остается на сцене.
Елена МАРТЫНЮК
Фото Раиля КАДЫРОВА
Другие Статьи
